Голубые океаны
незабудок на ногтях,
расписные великаны
с бодхидхармами в руках,

семицветный мальчик-с-пальчик,
подавившийся росой,
восьминогий милый зайчик
с размозжённой головой…

Что за чудо - эти сказки!
Разноцветие чудес -
заколдованные краски
разрисовывают лес;

в каждой сказке есть поэма,
приключения, любовь,
мятный запах пеноплена,
дружба, хруст костей и кровь.

Рифмы там традиционны -
"кровь - любовь", "любил - убил";
из-за плохонькой короны
убивают тех, кто мил.

Каждый в курсе, что волшебник
- это тот, кто в колпаке,
а магический учебник -
то, что у него в руке.

Все играют, все смеются,
превращаются и мрут…
если резко улыбнуться -
можешь оказаться тут.

И не смоешься отсюда,
никуда ты не уйдёшь -
жди какого хочешь чуда,
раз попался - здесь умрёшь.

Фельдшер не в курсе, что мне нужен компас, и даже
думает, как бы забросить крючки мне в желудок.
Я же уверен, что это полнейшая лажа -
он не умеет готовить жаркого из уток.

Мы с ним друзья, но он многого не понимает;
я, в свою очередь, тоже последняя гнида:
бью его в уши когда он тихонько играет,
и разрезаю на полосы гладкого твида.

Снова и снова мы прыгаем в окна квартиры
и соревнуемся, кто на земле будет первым;
кто проиграет, тот платит сопернику лиры,
после чего начинает трепать ему нервы.

Птицы на завтрак, салат на обед и на ужин -
так мы питаемся - честное слово, хватает;
фельдшер, испачкавшись, смело купается в луже,
чистый приходит, ложится на землю и лает.

Я его мою, мочалкою тру и съедаю
то, что на полдник готовит он мне из отходов;
этому полднику нет ни конца и ни края -
дом осаждает толпа восьмиглазых уродов.

Мне нужен компас, чтоб их отбивать от подъезда,
фельдшер крючками пытается вызвать подмогу.
Кажется мне, надо думать насчёт переезда,
кажется мне, что мы сходим с ума понемногу.

Падают, кружатся негоцианты,
ярко горят их зелёные банты,
громко звенят они, падая в лужи,
им уже этот подарок не нужен.

Этот подарок не нужен и мне -
я расколю его здесь, на стене,
я разобью его, брошу и пну,
прыгну с обрыва я и утону.

Серии цапель скрываются в тьму,
левой рукою тех цапель возьму,
буду их бить о поверхности арок,
так как не нужен мне этот подарок.

Я здесь виднеюсь, как перст на ладони,
как одинокая пьяная пони,
мне не печально, мне весело - я
скоро уеду в иные края.

Там ни автобусов нет, ни метро,
нет ресторанов, нет даже бистро -
ездят и пьют там не реже, чем здесь,
просто надежда какая-то есть.

Ну, постелю я на землю одежду
и заверну в неё эту надежду,
в свёрток подарок, насупясь, вложу
и никому его не покажу.

Новый год
	незаметно наступает поутру,
весь народ
	мечет свежую солёную икру.
Я с утра
	тоже знаю, что мне делать, но сейчас
мне икра
	не нужна, и я лишаюсь карих глаз.
Левый глаз
	мне отдавят колымагой в семь часов,
сей же час
	убегу я и закроюсь на засов.
А потом
	мне и правый глаз, наверное, прожгут
Утюгом
	электрическим; а к вечеру уйдут.

Синие стены вокруг литографий
мягко окружат затейную медь;
грех изучения всех географий
стоит хотя бы однажды согреть.

Мне не знакома идейная смелость,
я не видал в себе счастья борьбы;
розовый след оставляет опрелость
на обезушенном стане судьбы.

Ласково вздрогнет нетронутый малый,
ясно и чётко взлетит к небесам;
если не выйдет удачи усталой, -
лишь потому, что не хочется нам.

Каждую ночь на скамейке за домом
режет последнюю жертву маньяк.
На потолке никому не знакомом
ярко мигает потухший маяк.

Левую руку продам за полтинник,
правую - дёшево, за четвертак,
ты их положишь к себе в морозильник,
сдвинув остатки коровьих клоак.

В небе - земля, на земле - шестиногий,
пьяно раскрытый убийца-креол:
нынче креолы не платят налоги
за изменение крёстных крамол.

Лавка закрыта, на стенах - лишь плесень
склизкая хлюпает в такт беготне;
дети на улице тысячи песен
громко поют, незнакомые мне.

Дрянь на крыльце, поскользнуться нетрудно,
ты осторожно спускаешься вниз;
грустно глядишь на подводное судно -
в нём, как ты думаешь, плавал Улисс.

Мне-то известно, откуда Улиссу
передан дар макаронных семян -
серую кровь он сменял по ленд-лизу
на черепную коробку землян.

Пыль на дороге напомнит копыта,
бившие в стойлах по тем черепам.
Знаешь, могила Улисса разрыта -
он, не поверишь, разрыл её сам.

Семь лицетиново-жёлтых коробок
мнимо всплывут в неизменной тиши.
Издревле страшен и глупо неловок,
тихо бредёт молодой Жываньши.

Ну-ка, нарежьте мне терпкого тису,
в чашу налейте морского вина;
братьям моим, Жываньши и Улиссу,
тоже налейте - пусть выпьют до дна.

Будем втроём, точно пьяные люди,
петь, развалившись под сенью олив,
песни детей, возлежащих на блюде,
на безобразно тоскливый мотив.

Далее - небо; опять, как ни странно,
синее, словно его уже нет;
льётся вода из-под ржавого крана
громче, чем залпы крылатых ракет.

Блёклые звёзды в ведре мукомола
жёлто сияют, вскрывая седло -
грустное, светлое, как Моторола,
редкое, как золотое весло.

Пьяный туман по-над лесом поднялся,
вдруг рассвело - и не хочется жить;
я потянулся, привстал… и остался -
больше решил никуда не ходить.

Фавны ликуют, поют энеиды,
мёртвые птицы лежат по кустам,
а по дорогам идут селевкиды -
это конец приближается к нам.

Рулады арийцев всецело безвестны -
улeй незаметно, сияя в душe.
Слова нумизмата доходчивы, лестны -
	он бьёт по клише.
	
Фиктивна зелёная квази-аллея,
маралы и зайцы стенают на ней
и пьют излияния мягкого клея
	индийских полей.
	
Мой солод, хвалебного кваса тополог,
филe Рамакришны заполнит собой,
он будет подобен кайману и долог,
	как пришлый ковбой.
	
И незачем пить из кувшина с костями -
там то, что не всякий увидит без глаз.
Я мёртв, и не надо меня сапогами
	пихать под палас.
	
Фонтанной воды, если хочешь, напейся;
со дна глинозём, если сможешь, достань;
поешь и утихни на донышке кейса,
	забившись под грань.
	
А я на маралов поставлю все деньги,
что были мне выданы вместо рулад
больным нумизматом с вершины бром-стеньги,
	направленной в ад.
	
И выиграв первый забег, я прозрею,
пойму сущность поля и солода губ,
и лишь Рамакришну понять не сумею, -
	настолько я груб.
	
Считай, сколько "Я" в каждом четверостишье,
да, я - эгоист, но я добр и умён.
А между атак, в наступившем затишье,
	чуть слышится стон.
	
Мертвящий мне душу, терзающий зайцев,
он просит воды из фонтана - а мне
всё чудятся крики несчастных китайцев
	в дневной тишине.