Я тут в последнее время заметил -
утром, когда умываюсь и, это,
ну, в общем, в зеркало смотришь там, зубы
чистишь и морду, короче там, моешь -
это, ну кто-то там, я и не знаю,
что ли я сам, но другой - в отраженьи -
как-то недобро чего-то меня он
взглядом своим непроснувшимся сверлит.
Я-то, конечно, ну, всё понимаю:
физика, оптика, свет там и эти,
как их, фотоны - короче, секу я -
всё это фуфел, ну, просто картинки
или - ну, я, в общем, сам что-то смыслю,
только уж больно становится жутко:
зыркнет, собака - и ты хоть на месте
сдохни, ну, или там тут же исчезни;
злой, а что главное - морда моя же!
и не пожалуйся - глупо, конечно,
сам понимаю, но страшно, а он ведь
так и убил бы, казалось, гадёныш,
смотрит и, падла, как будто бы шепчет:
"Сдох бы ты, что ли, ну, или исчез там".
В общем, невесело, что там, ну страшно,
хоть вообще уже не просыпайся.

Заходим под вечер в какой-то город
Знамений не ищем мы - слишком поздно
Собаки нам лают беззвучным лаем
И жители хмуро нам смотрят в спины
На небе огромные стынут звёзды

Предельно забытая плачет кошка
На улице города без названья
В стране, где питаются только гнилью
Мы здесь разобьём свой неспешный лагерь
Консервы откроем, прочтём молитвы

Тому, кто послал нас сюда сегодня
Тому, для которого в мире бродим
Сей город сравняем с черничным полем
И жителей в мелкую пыль просеем
Предельно забытую кошку бросим
На дно шоколадной помойной ямы

Засеем черникой округу вскоре
На благо тому, кто сюда послал нас
Его неземную лелеем слабость -
Любовь к недозрелым плодам черники
Мы тихое воинство, мы магистры
Его адъютанты, волхвы, бретёры

Снедаем суспензии ясный подвиг
Раскрытие планов для нас не страшно
Вокруг арамейское блещет утро
И грубое солнце вскрывает тени
О долге напомнит нам сизый полоз
Мы скромно возьмёмся вершить чернику.

Да, я вас тихонечко клюнул в темя.
Вы, может быть, что-то имели против?
Нет? Я так и думал, ведь в наше время
не каждый позволит себе такое -
мой флагман выходит из рук ковбоя
так, будто бы не было Днепрогэса,
и будто не каждый Крабат юродив
для Мастера - главного пса прогресса.

Вы что-то сказали, иль это ветер
играет моими ушами в прятки?
Я так и подумал - ведь наши дети
уже будут пользоваться друг другом
могли ли когда-нибудь мы подругам
начать и закончить без рук фигуры,
как могут и делают без оглядки
сейчас своевременно даже дуры?

Мне вдруг показалось, вы не согласны.
А может, то дождь ворошит вам дёсна?
Ну, я был уверен - ведь вы прекрасны
в своём ярко-розовом макинтоше.
Вы знаете, в нём вы как раз похожи
на круглую тень игрока в рулетку
иль в бисер - хотя было б крайне злостно
заставить одеть вас мою жилетку.

Вы плачете, или вы просто спите?
Да, я так и понял, то просто нервы.
Я знаю симптомы, читал - скажите,
вас мучают ночью во сне виденья,
где вы без одежд и без сожаленья
в пещере встречаете баб-гадалок
и фей, для которых вы были первым?…
Нет, вид ваш для этого слишком жалок.

Хотите ответить? - Нет, показалось.
Я знаю, вы мыслите, как философ.
Однажды скворцы обнаглеют малость
и всех поклюют без обиды горькой,
а утром бездушно осветит зорькой
побоище солнце - а вы, как Гегель,
воссядете грузно, и Ломоносов
воздаст вам хвалу и уплатит шекель.

Я думаю, вы беззаветный гений,
и в думах о мире поник ваш разум.
Я чую от вас аромат сомнений,
а может, то запах столичной водки?…
Да, вижу засохший кусок селёдки
на вашем челе, гениально гладком.
Я вижу, вы спите весь вместе, разом,
ну что же, пойду я, устал порядком.

Утро вечера покруче
Сами знаете, наверно
Опыт-то у вас богатый
Чай, не лаптем щи-то жрёшь
Посреди навозной кучи
Сам ищи своё инферно
Да греби давай лопатой
Нe хрена, ядрёна вошь.

С утречка, конечно, встанешь
Дрянь с копыт сотрёшь руками
В общем, кавалер и только
Сорок девять за пучок
Ну, и далее отправишь
Телеграфом, мол, заране
Благодарствую, хоть сколько
Возверну, увидит бог.

А потом, когда вернёшься
Аккуратный и обутый
Будешь хвастать, мол, в деревне
Вот те крест, в дерьме лежал!
И так тонко ухмыльнёшься
Типа - знайте, это круто
Это даже современно
Даже модно, я б сказал!

А потом сюда в деревню
Понапрутся интуристы
Каждый прыгнет прямо в кучу
И, как водится, один
Весь в дерьме зайдёт в харчевню
И получит в морду быстро
Прям на месте и отучат
Тем и кончится почин.

Я бесподобен и глумлив,
мне двести двадцать лет.
Я создаю аперитив
для тех, кого здесь нет.

Мой дом - ромашковый сундук,
мне солнце - дереза.
Я тонкошерстный акведук,
лицо моё - гроза.

Сирень цветёт в моих зубах,
в руках моих - судьба
того, кто ходит в сапогах
и носит имя Бба.

Он знает это, он могуч,
он носит на боку
немало фотографий туч,
распластанных вверху.

В моих руках его судьба,
я весел, и потом
мне незнакома молотьба,
но мастер Кнехт знаком.

Сей мастер Кнехт печально чист,
и яростно силён,
он зачинает белый лист
и сочиняет он

своё послание о том,
как любит он меня,
как хочет он ввести в свой дом
двугривого коня,

как возбуждает его вид
морского грызуна,
как насаждает и хранит
на листьях семена,

как весело даёт концерт
блестящая резьба…
И, запечатав свой конверт,
он посылает Бба.

Слезами упоён, сидит
печальный Бба в лесу.
Ему приносит троглодит
послание в носу.

Его оттуда достаёт
и рвёт в клочки конверт
наш Бба, читает и поёт,
изящно, словно смерд.

Итог сего ужасен - он
прочитанное ест,
и, допивая свой бульон,
взлетает на насест.

А я - я знаю всё вокруг,
и Бба мне не указ.
Пусть он бодливее подруг
и светел его глаз.

Пусть даже словно снегири
взлетит его судьба,
она в моих руках - умри,
великолепный Бба!

Пока ещё утро, и можно не волноваться -
читать всякий фуфел и думать лениво лёжа
о том, что возможно, а что, к сожаленью, вряд ли,
о том, что приятно, и что непомерно гнусно,

откуда берутся друзья и куда уходят,
зачем каждый вечер свет меркнет и солнце гаснет,
и как происходит, что те, кто был вроде дорог,
уже не нужны, да и вряд ли когда-то будут.

Пока ещё утро, а скоро наступит вечер,
и солнце погаснет, отдав все права Горсвету.
А ты вдруг увидишь, что свет фонарей - холодный,
и ты осознаешь, насколько теплее солнце.

Но жизнь тебя схватит, и вряд ли уже отпустит,
всё реже и реже ты сможешь подумать лёжа,
ты сделаешь дело, - тебя завтра ждёт другое,
и некогда думать о том, что уже не важно.

И каждое утро проходит в ужасной спешке:
позавтракал, вышел, - тебя ждут дела, ты занят.
И пара часов, если вечером ты свободен,
проходит под светом искусственным, а не солнца.

Тебе-то неважно, ты даже отвык от солнца
и днём, если нужно, ты выйдешь в очках и шляпе.
Ты любишь природу - в картинах и на обоях,
ты ездишь купаться - в бассейн по абонементу.

Общенье с природой приятно, но перед этим
природа должна быть подвергнута обработке -
чтоб фрукты лежали уже в полиэтилене,
а лучше, чтоб в банке - проварены и надёжны.

Ты любишь цветы, что растут за стеклом и в клумбе,
парным молоком не побрезгуешь (кипячёным),
ты любишь порой путешествовать на машине
и даже пешком (по асфальту), когда есть время.

Но вдруг будет утро - и ты всё, что надо, сделал,
И можно лежать, и не надо спешить куда-то.
Читать всякий фуфел и думать лениво лёжа
ты запросто можешь - и мысли твои о деле:

О том, что бесплатно, а что, к сожаленью, вряд ли,
о том, что удачно, и что непомерно глупо,
откуда берётся успех и куда уходит,
зачем каждый вечер меняется курс на бирже,
и как происходит, что те, с кем контракт подписан,
вдруг нагло кидают и вряд ли вернут издержки.

Ну вот, уже вечер, и ты облегчённо видишь
как солнце уходит, побитое фонарями,
их свет тебе кажется проще, их суть понятна,
и ты осознaешь, насколько опасней солнце.

Ночь, тихо летая снаружи,
шевелит деревья и кусты.
Я сижу, когда все легли, и читаю.
Но надо ложиться, а то свет мешает всем спать.
Пью чай и слушаю, как снаружи
почти не слышно машин.
Все спят, и я понимаю,
что люблю какую-то маленькую птичку
с разноцветными ножками.